Пока евреи наблюдали Египетские казни, а точнее, являлись невольными их участниками, они чувствовали себя как бы при деле. Для очевидцев больших событий место в жизни находилось само собой. Всегда было, чем себя занять, впереди маячила некая еще не вполне ощутимая, но великая цель, и они туда интуитивно стремились.

Константин Консон

КОРАХ

Отрывок из романа

(продолжение. Начало в № 5-6/2022 и сл.)

Последний узел

Спускался вечер; из пустыни дул легкий ветер, приносящий терпкие запахи выжженных трав. Моше налил обоим гостям вина, привезенного таким нежданным и желанным визитером. Корах и Итро приветственно подняли кубки.  — Кстати, хочу тебя поблагодарить за совет, что ты дал мне тогда, у Синая, — обратился Моше к тестю. — Это позволило внести в общину некоторую структуру. Я ведь не мог решать сам все вопросы, на это не хватило бы ни времени, ни сил. А так над народом стоят десятники, сотники и тысячники. Все люди уважаемые, и чем выше ответственность, тем больший оказывается им почет. И не на словах, а по делам их. И знаешь, сколько уже лет прошло, а почти ни разу не было промаха — все работает строго и слаженно.

— Это хорошо, ты все сделал, как нужно, — отозвался старик.

За долгие годы огромный рост его сохранился, он не согнулся, не прижался к земле. Полнота добавляла ему не столько тучности, сколько величавости. Глаза горели все той же радостью от возделывания сада жизни на камнях равнодушной пустыни.

— Мне жаль, что так получилось с Ципорой и мальчиками, — произнес Моше, чувствуя ком в горле, — мне долгое время их не хватало. Даже сейчас я думаю о них, когда остаюсь один.

— Внуки мои уже выросли, и дочь в порядке, — Итро поставил кубок. — Все верно, тебе не в чем себя упрекать.

Они помолчали.

— Иногда мне не верится в то, чему я был свидетелем, — продолжал Итро. — Нас было пятеро братьев, принцев Мидьяна. Когда скончался отец, между старшими началась борьба за власть и наследство. Я не хотел в этом участвовать. Поднявшись, я покинул землю предков, что в долине великой реки и вместе с двумя дюжинами соплеменников поселился в пустыне к востоку от моря. За годы общения с магами и жрецами я освоил множество культов служению богам всех видов, о каких только слышали в окрестных землях. Кое-чему научился даже в храмах Египта. Уж не знаю почему, но жрецы охотно вступали в беседу и делились своими знаниями.

— Это потому, что ты вызываешь уважение и доверие, — Корах улыбнулся. — Я хорошо помню ту первую встречу во дворе канцелярии.

— Даа, давно это было, давно, — протянул Итро. — Я ведь в тот раз покинул Египет навсегда. Не хотел больше туда возвращаться. Неприятно там стало, даже омерзительно.

— Но я рад, что тогда, молодым еще человеком смог заручиться твоей поддержкой, — улыбнулся Корах. — Тогда Моше еще только воспитывался во дворце, и никто из нас не мог мечтать о таком повороте.

— Да, ты молодец, что направил его ко мне, когда ему пришлось бежать оттуда. Я благодарен Всевышнему, — Итро воздел руки, — что судьба свела нас троих. Крепкий получился узел.

В их встрече не было торопливости. Словно еще раз переживая прошлое, они замолкали, чтобы затем вновь вернуться к беседе. Снаружи шалаша царила тишина ночной пустыни, изредка прерываемая звуками непонятного происхождения.

«Нет в нашем мире ничего абсолютного, — подумал Корах, — даже в полной тишине появляются вкрапления звука.»

— Ах да, — вспомнил Итро, — знаете, что случилось с Бильамом, грозой всех пророков?

Корах и Моше отрицательно покачали головами.

— Мы как-то и думать о нем забыли.

— А он о вас нет, — в глазах Итро заиграл хитрый огонь. — Уж он то о вас помнить не переставал. Мне пришлось испытать этот пронизывающий взгляд еще тогда, на совете у фараона. У меня есть все основания полагать, что беды, обрушившиеся на Израиль — его рук дело. Вернее, его слов. Это и утопление младенцев в Ниле, и преследование вас в пустыне, и Амалек. Отравленными речами заползал Бильам в сердца правителей и вождей, а дальше они действовали уже своими руками. Последнее из его дел — попытка проклясть Израиль, которая трижды провалилась.

— Да, мы знаем об этом, — кивнул Моше.

— Они думали задобрить Господа своими грандиозными жертвоприношениями, — старик усмехнулся и покачал головой. — Узнаю своего брата Балака, размах всегда был ему свойственен. Но чего они хотели этим достичь? Не вызвать ли к себе любовь Всевышнего Бога, пытаясь перещеголять ваших праотцов в жертвах всесожжения? Так ведь Бог любил Авраама, Ицхака и Иакова не за их жертвы, а за верность в сердце, которое они хранили к Нему. Поэтому хотя бильамовы ритуалы и были величавы и помпезны, но вреда евреям никакого на нанесли. Вред нанесло другое. Поняв, что план с вынесением проклятия провалился, неуемный колдун успел нашептать Балаку один совет. Изречения мудрецов, слова пророков… — Итро вздохнул, — порой армия разбойников не приносит столько несчастий, как иные советы.

— Ты говоришь о разврате в колене Шимона? — догадался Моше.

— Именно о нем. Сколько человек погибло за это время в стане?

— Около двадцати четырех тысяч, — отозвался Корах.

— Двадцать четыре тысячи, — печально повторил Итро. — Вот цена. 

— Да, они учинили здесь Цдом и Гоморру, — Моше вздохнул. — Дочери Мидьяна и Моава хлынули в стан, словно их заслали к нам по команде. Они тащили сюда своих идолов, предлагая мужчинам испражняться на них. Потом оказалось, что это способ служения местным истуканам. Оно распространялось у нас, подобно проказе, особенно досталось Шимону. Все это продолжалось до тех пор, пока внук Аарона по имени Пинхас не взял копье и не проткнул главу колена вместе с предводительницей этой нехорошей армии, как раз, когда они занимались совершенным непотребством прямо на глазах у всего народа. Конечно, никто бы из нас не благословил мальчишку на убийство, это было его решение… Но после его поступка эпидемия прекратилась.

— Я слышал и про разврат, и про убийство, — продолжал Итро, — и ведь это сопровождалось столкновениями евреев с моавитянами, причем неоднократными. Во время одной из таких потасовок Бильам находился поблизости. Не знаю уж, что его привело туда, любопытство, желание полюбоваться плодами своих советов или злая судьба, а только не заметили его в этой давке.  — Итро удивленно развел руками. — Великого пророка, которого опасались даже цари, бессмысленная толпа втоптала в грязь. Такой был у него конец. Что тут скажешь…

— Мда, — протянул Корах, — жил грешно и умер смешно.

Все трое горько усмехнулись. Еще какое-то время сидели молча.

— Я ведь к вам насовсем, — наконец произнес Итро. — Мой путь верховного жреца Мидьяна закончен. Мое последнее желание в жизни — примкнуть к этому народу. Я много чего повидал в жизни, и говорить с Богом пытался по-всякому. Но поверьте старику: только здесь, в этом трудном и упрямом обществе, можно взрастить настоящий сад.

Моше поднялся и, не скрывая выступивших слез, прижал к себе тестя.

Попытка взлета

Потоптавшись возле шатра, Датан и Авирам заглянули внутрь. Корах приветствовал их приглашающим жестом. Поклонившись хозяину и его жене, они расселись вокруг небольшого возвышения, напоминавшего походный канцелярский стол. Налив Кораху и гостям по кубку вина, хозяйка удалилась в темный угол, так что сделалась практически незаметной.

— Итак, начал Корах, — вы хотели изложить некоторые соображения, связанные с нашим пребыванием в пустыне.

— Именно так, господин, — отозвался Датан.

— Кстати, а почему вы не пошли сразу к Моше? У него безусловный авторитет власти, и только он может принимать действительные решения или сообщать наши просьбы Небесам.

— Ты сказал, — подтвердил Авирам. — Но господин, этот человек Моше плохо нас знает, а в последнее время вообще мало с кем заводит разговор. Мы опасались, что наши соображения останутся неуслышанными или не будут восприняты всерьез. А ведь это касается нас всех, и на кону наши жизни здесь и выполнение нашего предназначения как народа.

— Хорошо, — согласился Корах, — что же вы придумали?

Товарищи переглянулись, и Датан начал на правах старшего.

— Я выскажу всего лишь предположение. Размышляя о науке, переданной нам учителем, мы сопоставили эти знания с нашей традицией, а также с настоящим положением дел. В двух словах, мы считаем, что существует возможность быстрого и кошерного достижения цели. Но способ этот отличается от пути, которым ведет нас Моше.

Из угла, где сидела жена Кораха, послышался шорох, указывающий на усиленное внимание. Сам же хозяин, не оборачиваясь, смотрел на гостей.

— Вся история мира, — продолжал Датан, — напоминает волны падений и взлетов. Возьмем для примера историю Йосефа. Вот он любимец отца и получает от него знания. Вот конфликт с братьями, едва не стоивший ему жизни. Его бросают в яму, где он почти умирает, но все-таки выживает, отправляясь рабом в Египет. Однако помня, кто связывает с ним свои планы, он изворачивается, прикладывает все дарованные ему умения и встает над домом Патифара. Затем снова падение — месть женщины за нелюбовь к себе — и он, чудом избежав смерти, оказывается в египетской тюрьме, то есть на самом дне подлунного мира. Но проходит время, и спасительное слово обронено во дворце царским виночерпием. И вот уже сын Иакова толкует фараону сны, представляет ему план спасения царств в голодные годы, и как следствие, возносится над всем Египтом! Победы, неудачи, и снова победы, поскольку всегда есть шанс.

Датан перевел дух и сделал Авираму знак, чтобы тот продолжал.

— Не так ли и с нами, господин. Взглянем на события последних лет. Вот народ в рабстве — египетское дно, глубже которого уже нельзя. И вот появляется надежда, и народ с корнем вырывают из теснины Мицраима. Затем смертельная опасность от погони фараоновой армии. Но для всех нас… — Авирам слегка запнулся, — Всевышний рассекает море. И теперь до спасения, кажется, рукой подать, мы освобождаемся об рабства — но внезапно нападает Амалек, гибнут люди, и снова все поставлено на карту. С божьей помощью мы преодолеваем и это, и вот — нас поднимают до самых Небес, так что народ видит голоса. Со всей ясностью мы понимаем, здесь-то и произойдет исправление Адама… Но не тут-то было. Ангелы зла собирают свои силы — и вот вам — Золотой телец! Все снова рушится. Мы падаем ниже, чем были до того. В конце концов Господь велит подниматься в Бину из нашего Малхута. Простите, господин, я хотел сказать, вступать в Землю Израиля. Но и здесь нестыковка. Разведчики приносят пугающие новости из Обетованной Земли, народ отчаивается. Замысел с размахом, в начале обещавший успех, погибает от долгого промедления. Когда же наконец, некоторые, опомнившись, все-таки решаются на отчаянный шаг — они тут же находят смерть от руки ханаанских народов. Поскольку подниматься нужно было, когда Он приказал, а не когда мы опомнились.

Одним словом, вся наша история напоминает жизнь Йосефа. Но та закончилась хорошо. А что у нас сейчас? По пятнадцать тысяч умирает каждый год, и так будет продолжаться, пока за сорок лет не уйдем мы все. Как тебе такая перспектива, господин?

Корах почувствовал, что лоб его покрывается холодным потом. В сущности, эти ребята правы. Ему и самому давно уже совсем не нравилось развитие сюжета. Все держалось на его доверии к Моше, несмотря на страшные вещи, которые произошли с ними уже после Синайского откровения. Доверие обращено было, конечно, ко Всевышнему, с которым Моше разговаривал конфиденциально, но ему приходилось верить. А что оставалось делать? Ввязавшись в этот грандиозный план, нужно было следовать ему до конца. Но до какого конца? Что является хотя бы промежуточной целью? Как понять, верным ли путем они движутся, и не окажутся ли в итоге ни с чем? Ответов не было.

— И что вы предлагаете? — спросил он вслух.

— Мы считаем, — наклонившись чуть вперед, произнес Датан, — мы считаем, что из создавшегося положения есть прямой путь в Бину! Но не все смогут этим путем пройти.

Корах уже понял, к чему ведут эти шустрые ребята. Дважды пролетала в его сознании эта мысль, подобно тени летучей мыши. Один раз, когда он сдерживал толпу, жаждущую нового вождя, увещевая, пытаясь выиграть время до возвращения Моше с горы. Второй раз накануне ухода разведчиков, когда ему казалось, что цель близка, и рука Бога рядом. Но все шло как шло, и его мысль оба раза обратилась в прах, не будучи даже высказанной. И вот теперь эти двое молодых талантливых людей, благодаря которым он, возможно, и выжил после ранения на войне с Амалеком, и с которыми подружился с тех пор, они предлагают ему ту же идею. Это прибавило ему силы, и он попросил гостей продолжать.

— Учитель говорил нам, — вступил Авирам, — что истории праотцов учат сомнению и несогласию с нашим Богом не в меньшей степени, чем послушание ему. Авраам вступил в спор со Всевышним, пытаясь спасти людей Цдома и Гоморры от истребления, но главным образом, своего племянника Лота. И Бог спокойно вступил с ним в торговлю, никак не проявляя своего гнева. То есть в целом одобрял такое поведение. Иаков искал хитроумные обходные пути, чтобы выжить и разбогатеть во имя достижения своей цели. Однажды он вступил в борьбу с ангелом, за что был удостоен имени Израиля. Все эти примеры показывают образцы поведения, которым и нам должно подражать. Не бунт против Бога, но внутренний огонь, всемерно призывающий нас к поиску лучших путей. Ведь и у Адама Ришона — Первого Человека это качество проявило себя в полной мере — он хотел сделать лучше, чем велел Господь. К сожалению, та первая попытка обернулась крахом.

Авирам сделал паузу. Корах и Датан внимательно следили за ходом его мысли.

— Этот человек Моше весьма смирен. Он говорит с Богом, здесь у нас нет сомнений, и передает нам все приказания свыше, не прибавляя и не убавляя. Он словно идеальная труба, по которой к нам спускается слово Небес. Но посмотри сам, господин, во что это слово превращается здесь. Для такого многочисленного народа как наш, да что там народа, даже для одного колена, требуемое служение неподъемно. По крайней мере пока. Мы в этом могли убедиться в момент откровения, да и потом, когда был приказ входить в Землю… И Моше ничего не может сделать в такой ситуации.

Авирам выдохнул. Но речь подхватил Датан:

— К тому же, господин, Моше слишком продвинут и недосягаем для нас. У меня иногда складывается ощущение, что он сам уже в Бине, и оттуда пытается протянуть нам руку. Но он не в силах поднять за собой такую массу народу. А народ не готов подняться…

Датан прервался, словно собираясь с мыслями. На несколько секунд установилось молчание.

— Беда в том, — заговорил он вновь, — что у Моше есть приказ: поднимать весь народ. Весь! Но именно это и не получается сделать. Я позволю себе предположить, что такое положение может продлиться еще весьма долго. И Моше скорее всего придется рано или поздно спуститься на уровень всего народа, и постепенно толкать его вверх. И кто знает, может быть когда-нибудь он и дотянет народ до Бины. Но это будет уже другое поколение, не знавшее дома рабства. Да и сам Моше, возможно, после этого не сможет уже вернуться на уровень Бины и войти в благословенную Землю.

Так говорили Датан и Авирам, а Корах чувствовал, что каждое их слово ложится ему на сердце. Ведь все это было так созвучно его пониманию мира. Приподнималась завеса времени, открывались горизонты. Над серостью и обреченностью пустынных скитаний вставал воображаемый рассвет чего-то желанного, таящего в себе искру любопытства и предвкушение радости.

— Господин, обратился Датан к Кораху, — ты наряду с Моше самый уважаемый человек в стане Израиля. Но ты не несешь его бремени. Ты не закован в кандалы обязательств перед Богом и Его народом. Поэтому, по нашему скромному разумению, ты мог бы возглавить пускай небольшую, но устремленную к цели группу людей, чтобы подать Небесам сигнал: мы здесь, мы чувствуем себя готовыми к активным действиям по выполнению той работы, которая возложена на этот народ.

После этих слов Датана все трое погрузились в молчание. Беседа в полной мере отражала их общее понимание плана. Каждому было ясно, что следует делать, однако о риске такого предприятия никто не задумывался. В самом деле, что, если их идея не найдет поддержки в среде старейшин? И как отреагирует сам Моше? Корах был уверен, что после стольких лет тесной дружбы, связывающих его с Божьим Человеком, после всего, что они прошли вместе, любое предложение, даже самое радикальное будет между ними обсуждено и всесторонне взвешено.

— Пойдемте, — наконец сказал он гостям, — попробуем бросить клич и посмотрим, сколько людей выразят свою готовность.

Когда Датан и Авирам, поклонившись хозяйке, покинули шатер, а Корах задержался, чтобы поменять домашнюю одежду на более торжественное облачение, жена, все это время сидевшая в углу, так что про нее даже забыли, подошла к мужу:

— Я слышала, о чем вы говорили. И считаю, что это давно нужно было сделать. Почему этот Моше и его семья сосредоточили у себя в руках всю власть? И первосвященником он назначил своего брата. — Глаза женщины смотрели неприятно, а тон голоса был таким, что Кораху хотелось поскорее выбежать наружу. — А вчера, я слышала, он и старейшиной над левитами поставил твоего младшего кузена. Почему не тебя? Ты и богаче и знатней.

— Замолчи, — твердо перебил ее Корах. — Ты ничего в этом не смыслишь. Держи язык за зубами.

И не поворачиваясь, он резким движением откинул занавесь и вышел из шатра.

* * *

Неизвестно, откуда приходит беда, с востока ли, с запада. Одно можно сказать с уверенностью, что часто логово ее в шатре, в недрах, там, где влияние героя ослаблено, в его доме. Это место наименьшей защищенности, обо оттуда некуда бежать. «Женщину даю тебе в помощники» — сказал Бог Адаму. — «Но имей в виду, она может стать тебе и злейшим врагом».

Неприятное чувство терзало Кораха во все время, пока он в сопровождении Датана и Авирама следовал к шатрам старейшин в соседнем колене Реувена. Как ни старался он не думать о ядовитых словах жены, как ни пытался убедить себя в никчемности ее претензий, назойливое чувство все равно возвращалось. Одно то, что предлагаемый план может быть воспринят в такой извращенной форме, когда весь смысл их воззвания будет злонамеренно перевернут с ног на голову и подвергнут клевете, только мысль об этом вселяла в него презрение и брезгливость. И что самое ужасное, вся эта нечисть выползала из его собственного дома.

Когда вокруг шатров Реувена собралось достаточно людей, Корах, не поднимаясь ни на какие возвышения, произнес следующие слова.

— Братья! Всем вам известно, что на горе Синай наш народ заключил завет с Богом. Мы получили роль Израиля, с тем чтобы служить Всевышнему особым служением, и вести за собой к истине все остальные народы. Это сверхзадача, и она не из легких. Насколько тяжел ее груз, каждый из нас мог убедиться за последние месяцы. Она сложна не только потому, что накладывает строгие ограничения на наши действия, слова и даже мысли — это было бы еще полбеды. Но она требует от нас неустанных усилий по направлению к поставленной цели: изучение Торы, помощь ближнему, добрые дела. Не всем это по плечу, особенно, кто обременен семейными заботами, в чьей ответственности дети, престарелые родители, словом, вся обычная жизнь, которую никто не отменял. Поэтому я обращаюсь к вам с предложением и призывом: те из вас, кто чувствуют в себе силы совершить эту работу целенаправленно и без промедления, чтобы затем подтянуть за собой своих близких, словом те, кто желает составить активное ядро народа Израиля, — вас я призываю следовать за мной. Мы предложим нашему учителю Моше этот план и выслушаем его мнение.

С этими словами Корах отошел в сторону, давая людям время собраться с мыслями.

— Может ты хочешь на его место? — послышалось откуда-то из толпы. Он непроизвольно поднял голову, но крик более не повторялся.

Спустя два часа внушительная группа, возглавляемая Датаном и Авирамом, приблизилась к шатру Божьего Человека. Люди стояли с почтенно наклоненными головами, ожидая благословения духовного наставника. Корах подошел к Моше.

— Я решил, прежде, чем говорить с тобой, посмотреть, какой отклик найдет наше предложение. Это ответ Реувена, их около двух с половиной сотен.

— Что ты задумал? И кто такие «мы»? — В словах Моше слышалось недоверие.

— Мы — это Датан, Авирам и твой покорный слуга. Если помнишь, они наговаривали надо мной свою тайную каббалу, когда я умирал от ран Амалека.

— Тебя вытащила не каббала, а Он. — Моше слегка вскинул подбородок. — И ты это прекрасно знаешь.

— Безусловно, — спокойно ответил Корах. — Без его воли не обходится вообще ничего. Но я также знаю и то, что Он проявляет свою волю навстречу благородным помыслам.

— В чем ваш план? — с усталостью в голосе произнес Моше.

— Я мог бы перенять часть твоей ноши. Отвечать за весь народ слишком обременительно. Ты уже там, куда никто из нас не может войти — ты на прямом контакте с Ним. Поэтому ты все реже говоришь с народом. Но есть же люди, которые жаждут служить, хотя бы в храме, которые готовы подниматься вслед за тобой. И я мог бы повести их.

Божий Человек прикрыл глаза. Видно было, как он эмоционально измотан.  

— Я не могу этого решить, — наконец промолвил он. — Ни о чем подобном под облаками славы со мной не говорили.

— Ну и что же, — настаивал Корах, — мало ли о чем с тобой не говорили. Вспомни хотя бы саркофаг Йосефа. Это была чисто наша инициатива.

— Мда… — промычал Моше, — инициатива… Запомни, — вдруг зашептал он, — все это может плохо кончиться. И так в руках левитов, а точнее, у наших родственников сосредоточена вся власть в стане. Мало нам?

— Я меньше всего хотел бы, чтобы дело выглядело, как присвоение власти, — произнес Корах.

— А именно так оно и будет преподнесено, — хрипло и едва слышно ответил Моше.

— Давай дадим им хотя бы шанс. А Небеса пускай решают.

— Ты сказал. Пускай решают Небеса.

Немного постояв молча, Моше обратился к собравшимся глубоким, хрипловатым голосом:

— Завтра утром все приходите к шатру откровения. Принесите с собой ваши совки с воскурениями. Тоже сделает и Аарон как первосвященник, — Моше обернулся на старшего брата, который слегка поклонился собравшимся. — Я не могу сам решить ваших сомнений, хотя вполне понимаю их. Возможно, если бы я был среди вас, я бы тоже разделял ваши чаяния. Но каждый из нас на том месте, которое предуготовлено для него книгой судеб. И я на этом месте просто выполняю свою работу.

Произнеся эти слова и убедившись в том, что его поняли, Божий Человек скрылся в своем шатре.

В ожидании

Предутренний сон был самым сладким. Рождающееся из-за гор солнце еще не успело залить пустыню текущим золотом, а только поглаживало своды шатра косыми ненавязчивыми лучами. Сновидение перешло в ту легкую фазу, когда оно проникает на самый краешек сознания, и можно ощутить себя во сне, попытаться подтолкнуть его, слегка им поуправлять, но очень осторожно, бережно, чтобы не спугнуть, не разрушить волшебную грань полупризрачного бытия.

Корах видел Божьего Человека на его привычном месте возле шатра откровения. Иногда тот превращался в ангелоподобного странника. Он ходил от жилья к жилью, о чем-то разговаривая с хозяевами. Внятных слов Корах не мог расслышать, однако по всему было видно, что ангел, а может быть и сам Моше — они постоянно превращались один в другого, так что различие между ними вскоре стало неуловимым — в чем-то убеждает людей. Где-то даже упрашивает.

Сладость и спокойствие утренней дремоты приятно окутывали мягкой пеленой, подавляя желание открыть глаза и отправиться к шатру собрания. Ощутимая явь сна перемешивалась теперь с надвигающейся реальностью, в которую не хотелось выходить. Еще казалось, что все может осуществиться прямо здесь, в легком и понятном сне, в общем согласии сторон, в отсутствии противостояния с Божьим Человеком.

Собственно, ведь ему никто и не противостоял. Более того, Моше не испытывал ни к Кораху, ни к кому-либо из его сторонников никакой враждебности. Скорее наоборот: если верить сну, то выходило так, что Божий Человек — или ангел в его облике — пытался договориться со всеми персонально. Более того, он скорее всего знал, в чью сторону склонится решение Небес, и поэтому стремился даже не столько прийти к согласию, сколько спасти окружавших его бунтарей.

Очевидно, он знал что-то такое, о чем другие не имели понятия. В последнее время его вообще перестали интересовать дела, происходящие вокруг. Он все чаще сидел в одиночестве перед шатром Откровения и смотрел, казалось, вглубь себя. От энергичного когда-то молодого человека, а в последствии, в расцвете сил предводителя, не осталось почти ничего. Время от времени он нарушал свою неподвижность, медленно поднимался и, возведя глаза к небу, ритуально заходил в шатер. Что именно происходило внутри, не ведомо было никому, хотя согласно общему разумению, Моше там беседовал с Богом. Точнее, он получал инструкции по всем вопросам жизни в стане евреев.

От величественности произошедшего с ними в Египте, а затем на море и у священной горы остались лишь размытые подобно полуденному миражу воспоминания. Песок пустыни безразличной повседневностью изо дня в день заносил их свидетельства, медленно перемешивая реально прожитый опыт с эпическим вымыслом, неизбежным при столь масштабных свершениях. Некоторые уже не были уверены в реальности произошедших с ними чудес, сомневаясь, не было ли это плодом воображения, навеянными миражами, мифами, легендами, рассказанными в кругу вечернего костра.

Пока евреи наблюдали Египетские казни, а точнее, являлись невольными их участниками, они чувствовали себя как бы при деле. Для очевидцев больших событий место в жизни находилось само собой. Всегда было, чем себя занять, впереди маячила некая еще не вполне ощутимая, но великая цель, и они туда интуитивно стремились. Теперь же казалось, что все позади, что главное в жизни уже состоялось, и их, обреченных на годы, а то и на десятилетия скитаний по безлюдной пустыне, впереди не ждет уже ничего светлого. Что все так и останется до конца, до немощной старости, до болезней и угасания, до потери всякой воли на пути к свершениям.

— Мы стали искать чудо в привычных вещах, — заметил как-то Корах.

— А чудеса сделались обыденными, — отозвался Моше.

Положение усугублялось еще и главной их обреченностью. Уже несколько лет в ночь на девятый день летнего месяца Ава в народе происходила страшная трагедия: пятнадцать тысяч человек не вставали со своего ночного ложа. Они укладывались вечером и не просыпались утром. Попытки не ложиться этой ночью ни к чему не приводили. Человек умирал, сидя у утреннего костра или, проходив всю ночь взад-вперед, падал замертво при появлении первой зарницы. Стенания и плачь возносились над просыпающимся станом, подобно громовому египетскому воплю в ночь казни первенцев. По стану евреев ползли слухи, что Всесильный Бог прогневался на них за промах разведчиков, за непослушание приказу о немедленном входе в Землю Израиля. Теперь люди жили со страхом о неизбежности собственной смерти. И приговор этот не зависел ни от их раскаяния, ни от степени ревностного служения Небесам. Разве что откладывался еще на несколько лет.

Несмотря на то, что Бог постоянно являл себя в виде огненного столпа по ночам во время переходов или в виде облаков славы над шатром Откровения, люди в повседневности забывали о его присутствии, поскольку должны были просто жить. Они быстро привыкли к бытовым чудесам, сопровождающим их изо дня в день, и считали за должное бесперебойное наличие в стане воды и пропитания. То обстоятельство, что вода в пустыне, причем именно там, где находится стан Израиля, вещь не сама собой разумеющаяся, люди словно бы игнорировали. Поэтому внезапные трудности, вызванные отсутствием воды или еды немедленно приводили к ропоту, состоянию уныния или паники, и конечно упрекам в адрес Божьего Человека, который тут же оказывался во всем виноватым, и главным образом в том, что вытащил их из Египта.

Корах сам был не рад, что затеял все это. Как часто бывает в таких случаях, изначальное побуждение, позыв для обсуждения непривычной идеи — вполне на первый взгляд, безобидное действо — превратилось в подобие некоего восстания против худо-бедно установившейся иерархии. Собственная жизнь представлялась Кораху настолько долгой, что казалось, их было несколько. Ведь еще в Египте, то есть во времена столь далекие, что мысленный взгляд туда вызывал лишь песчаную бурю, он достиг высшего государственного и общественного положения, на которое только мог надеяться человек его происхождения. Хранитель царской казны и фактически министр финансов с безупречной репутацией среди аристократии, нашедший милость в глазах фараона. Казалось, все достигнуто, и дальше все будет течь неспешно и предсказуемо, словно великая река, питающая собой оба священных царства.

Взгляд в прошлое не всегда давал достаточного разрешения, чтобы отличить друг от друга события, происходившие в разные фазы жизни. Какие-то вещи смещались во времени, другие перемешивались между собой, и уже невозможно было с достоверностью определить, что происходило раньше, а что потом, и какие промежутки времени разделяли события и людей. “Замыленность некогда четких форм — вот от чего предостерегал нас праотец Ицхак, агнец пустыни, — думал Корах. — Даже самое важное и несомненное, сокровенное и искреннее, о чем бы мы могли поклясться, что так останется навсегда, — даже это будет занесено песком времени. Потому и ходил он по Святой Земле, ни разу не пересёкши ее границ, и откапывал колодцы знания и веры, открытые когда-то его отцом, Лунным Странником.”   

* * *

В завершении Божий Человек подошел к его шатру. Он был последним, все остальные уже остались позади. На какое-то мгновение Корах увидел два луча, а может быть, два конусоидальных рога, исходящие из головы Моше и устремленные ввысь. Густая синева преобладала у основания одного из них, в то время как другой вырастал словно из рубиновой глубины. Корах старался уловить взглядом направление, в котором распространялся свет лучей, но все терялось в замутненном кристалле утреннего солнца. Божий Человек стоял перед ним, и невозможно было сказать, сам ли Моше распрямился и прибавил в росте, или же он оставался в своей обычной скромности, а лучи и облака света окутывали его, но Кораху виделась в этом некая непостижимая огромность. Этот образ находился за рамками того, что имеет смысл обсуждать, пытаться понять и уж тем более повлиять на него. Моше таким просто представал, и единственным способом существования рядом с ним в этой точке пространства и времени было созерцание величия Творца. Мудрецы и главы колен, собравшиеся у шатра откровения казались теперь белыми овцами, совершенно похожими друг на друга, послушно сбившимися у ног пастыря.   

Слегка покачиваясь, Корах поднялся навстречу ангелоподобному образу:

— Эти лучи, что ты испускаешь — это мы с тобой?

— Сейчас это мы, — голос Моше звучал спокойно, но словно бы сопровождался объемным эхом. — И ты можешь видеть, что хотя в начале мы практически параллельны, движемся в одну сторону рука об руку, так будет не всегда. Сила лучей постепенно рассеивается, и они отдаляются друг от друга. Это продолжится и в будущем. Не исключено, что идеи, которые мы вынашиваем сейчас, форма служения Всевышнему, Сделаем и услышим, страдания, преследующие нас в пустыне — словом вся эта почетная и непростая роль кому-то покажется весьма привлекательной. Тогда придут другие и скажут: мы Новый Израиль, а нас превратят в изгоев — все это может произойти в будущем. A лучи наши, питающиеся вроде бы из одного источника, вновь разойдутся.

Божий Человек говорил так уверенно и спокойно, что невозможно было ему не верить.

— Ты знаешь, что мне иногда снится, — Моше чуть склонился к Кораху и перешел почти на шепот, — будто я тащу в гору какое-то бревно с перекладиной, а вокруг беснуется толпа, готовая закидать меня камнями. — Голос Моше дрогнул. — Мне кажется, я словно бы взвалил себе на плечи этот несговорчивый и упрямый народ. И я не знаю, сколько еще выдержу.

— Скажи, зачем сыны Леви взяли на себя столько? — Корах пытался заглянуть Моше в глаза.— Мало нам? Мы всегда в центре событий, все происходящее связано с нами самым непосредственным образом. Мы единственное колено Израиля, свободное от египетского рабства, и мы же инициировали Исход. Мы создали золотого тельца, и мы же покарали за него других. Первосвященником храма ты поставил своего брата Аарона. Теперь все влияние и средства в стане сосредоточены у нас в руках. Горстка левитов узурпировала власть и самое общение с Богом.

— Власть я раздал старейшинам, — ответил Моше. — А разбирать частные конфликты по совету моего тестя Итро, да продлятся дни праведника, поставлены десятники, сотники и тысячники. Я не думаю, что народ недоволен нашей иерархией. Скорее люди ропщут, когда пропадает еда, или на них обрушиваются болезни и прочие напасти. Конечно, я во всем оказываюсь виноват. А на кого им еще пенять? Не на Него же — это было бы глупо. Людям в конечном счете необходим громоотвод. Мне кажется, в будущем, эта неблагодарная жертвенная роль, с которой будут связаны самые неблаговидные человеческие пороки и грехи, будет приписываться некоему животному, например козлу. И я не завидую тому, кто будет одеваться в костюм этой роли.

Корах понимающе улыбнулся:

— Я догадываюсь, что ты имеешь в виду. Но пока что в роли этого несчастного козла именно ты.

Моше покачал головой.

— Насчет общения с Ним… Ты же знаешь, Он сам меня назначил. Я выхожу на связь, когда он призывает, и выполняю Его указания в точности, ничего не скрывая и не добавляя от себя. Таков уговор.       

Корах почувствовал, как его неумолимо тянет в сон. Тон и глубина слов Божьего Человека была настолько завораживающей, что хотелось просто слушать, а не обсуждать и тем более спорить. Закрывая глаза, он еще услышал кем-то не вполне внятно произнесенное: «Сила молитвы Моше…»

Он увидел, как собравшиеся у ковчега Завета старейшины, Датан с Авирамом, в сомнении переминавшиеся с ноги на ногу, его собственная жена со своей подругой, женой Аарона, две с половиной сотни его сторонников из Реувена с ритуальными совками для воскурения, простые люди, подтянувшиеся к шатру Откровения в надежде стать свидетелями чего-то необычного — все словно бы превратились в одного гигантского человека, в районе головы которого находился Моше. Собравшиеся будто выстраивали этот гигантский образ с размытыми контурами. Некоторые из них, в особенности старейшины, были устремлены вверх и тянули за собой остальных. Другие, наоборот, тянули вниз, и под их массой обрушивались в пропасть те, кто пытался укрепиться в области груди исполина. Многие так и сгинули в темной пустоте, однако кому-то все же удалось пробиться к Моше. Среди этих последних Корах узнал себя. И еще он увидел, что все эти фигуры, которые не так уж и походили на людей — скорее на легкие субстанции, вылетевшие из физических тел — все они пытаются сформировать единый образ, раскрыть в себе его свойства, вознеся их до высшей степени совершенства, и раствориться в нем. Души людей проявлялись качествами этого гиганта.

В одно мгновение Корах понял, кто перед ним. И когда это произошло, образ стал меркнуть и исчезать. Очнувшись, Корах проговорил сам себе:

— С нами здесь Адам Ришон — Первый Человек. А я и не знал…

* * *

Стоя на пороге своего дома в ожидании решения Небес, Корах вспоминал, как впервые встретился с Божьим Человеком. Возникало ощущение молодости, неотрывной от надежд и того странного чувства, что все еще будет. Голова работала ясно, словно подготавливая его к решающему действию. От видений в полусне не осталось и следа, хотя он помнил все, что несколько минут назад прошло через его сознание. Моше и Аарон стоял у шатра Откровения со спокойными, но печальными лицами. Датан и Авирам держались вместе, внимательно следя за происходящим. Две с половиной сотни людей из колена Реувена, жаждущих служить в Храме, благоговейно ожидали, воскуряя приношения на своих серебряных совках. Дым от приношений поднимался строго вверх, что свидетельствовало об искренности их намерений. Все замерли в состоянии трепета, надеясь на лучшее, и в то же время готовые покориться любому решению.

— Отойдите от этих людей, — зычный без запинок голос Моше обращен был к глазеющей публике. — Отойдите подальше и не дотрагивайтесь ни до одной вещи, принадлежащей этим нечестивцам.

Аарон видел, что несмотря на уверенный тон, брату тяжело произносить эти слова.

— Ибо если умрут они в старости от недугов подобно обычным смертным, то не по слову Небес действовал я, а по своему убеждению. Но если живыми поглотит их земля, то знайте: я здесь поставлен Богом и слово мое — слово Бога. 

Толпа начала отступать назад, образуя человеческое кольцо вокруг Кораха, Датана, Авирама и подобострастных людей с воскурениями. До слуха уже доносился тяжелый гул, исходящий, казалось, из самых земных недр, вызывающий панический страх, особенно у стоявших в толпе зевак. Если бы они могли убежать дальше от этого места, то немедленно бросились бы прочь. Но толпа не позволяла свободно двигаться, и поэтому за несколько секунд глаза их налились ужасом, но и кричать они не могли, ибо скованы были даже в мимике и жестах.

В следующий момент раздался леденящий душу треск. В земле, на том месте, где стояли Корах и его сторонники, образовалась бездонная пропасть. Она мгновенно поглотила мятежников, а на воскурителей откуда-то сверху подобно молнии опустилось и снова исчезло голубоватое пламя. Видя все это, многие из окружающей толпы лишились чувств.

(окончание)